У МАКДОНАХА ПОД МИКРОСКОПОМ


                                                 …Пауки в банке
                                                 Искали дыры.
                                                 Чтобы вскарабкаться наверх,
                                                 Друг друга жрали.
                                                 Во рту толчёное стекло…
                                                 Янка Дягилева, «Песенка про паучков»


    …Я смотрю в глазок микроскопа. Бродит там, внизу, на стеклышке, своим ходом что-то мелкое, противное и жалкое одновременно, выкидывает всякие ложноножки, сжимается, разжимается, ищет пищу, а когда ее находит и наедается – пытается размножиться. Больше, кажется, ничем не занимается. Я смотрю спектакль пермского театра «У моста» по пьесе ирландского драматурга Мартина МакДонаха «Сиротливый запад». Вроде, так же бродит и так же выкидывает… И все-таки есть в этом первобытном брожении жизни что-то еще. Что-то, что дает ей какой-никакой, пусть примитивный, но смысл. Или это я просто так себя утешаю?..
    Режиссер (он же сценограф) «Сиротливого Запада» заслуженный деятель искусств России, лауреат Национальной премии Чехии Сергей Федотов сразу погружает зрителя в атмосферу какого-то тотального беспросвета. В захолустном ирландском городке Линэне кипят страсти, достойные Тарантино и Скорсезе, фильмами которых засматривался МакДонах в ту пору, когда еще и не думал стать писателем, и уж тем более не подозревал, что довольно скоро за ним утвердится слава «первого великого драматурга XXI века». Убийства, самоубийства, отрезанные собачьи уши, застрявшие в головах серпы, проткнутые карандашами шеи… Да вот, пожалуйста, далеко ходить не нужно: братцы Коннор, Коулмэн (Владимир Ильин) и Вэлин (Василий Скиданов) готовы горло друг другу перегрызть буквально из-за всего, что попадается им на глаза, будь то купленная Вэлином плита, бережно коллекционируемые им статуэтки святых, стакан виски или пачка чипсов. Развлечения у них совершенно особенные: сегодня брату глаза слюной залил, завтра долбанул от души его пару разиков бритой головенкой об пол, послезавтра пропил деньги, предназначенные на оплату страховки за дом. Да и это еще что! – тут родного папу не считается зазорным убить, ежели он в один несчастный для себя день заявляет сыну, что у того дурацкая прическа… Заходит к ним, правда, иногда этаким светлым лучиком совсем еще молоденькая напускно разбитная блондиночка Гелин (Марина Бабошина), – и то для того, чтобы самогоном папашиным приторговать. Приходской священник, отец Уэлш (Анатолий Жуков) – всем бы хороший священник, кабы не любил выпить лишку да не сомневался по пятнадцать раз на дню в католической вере – видимо, единственный, кто еще не потерял надежды что-то в этом баночном мирке изменить. Правда, делает он это тоже очень по-своему, и одним самоубийством статистика его несчастного прихода уже не ограничится…
     …Конечно, абсурд. Конечно, нагнетание противоречивых эмоций и поступков. И в замечательной гротесковой манере воплощают на сцене Владимир Ильин и Василий Скиданов ядреную смесь инфантилизма, пошлости, наглости, надежды и мелкого пакостничества. Рослый, крепко сбитый Коулмэн, заика с придурковатым видом, и маленький, вертлявый, разговаривающий исключительно с интонацией а-ля реальная разборка Вэлин. Меры не знают ни в чем абсолютно. Нехорошо друг друга по-черному гнобить, бить в самые слабые места, кормиться с чужой боли? Нехорошо! И ты это прекрасно понимаешь. А вот же ж с другой стороны, смотришь – и, ей-богу, видишь только гипертрофированный до полнейшей нелепости образ нашей собственной жизни. Поэтому даже когда смешно (а смешно бывает довольно часто, опять же – абсурдным, черным смехом) – все равно очень грустно. И как-то даже неудобно: вроде, и смеяться над такими страстями нехорошо, и, одновременно, получается, будто над самим же собой… Впрочем, на то она и трагикомедия.
    ...Написал братьям письмо с заветом любви и прощения святой отец Уэлш – и ушел добровольно из Линэна в ту же самую воду, в которой до него упокоился местный полицейский Том Хэнлон. Выплакала все глаза любившая этого по-наивному мудрого нескладеху Гелин – кого теперь высмеивать, над кем подшучивать, на кого кидать исподлобья, когда никто не видит, странные, полные внезапно прорвавшейся сумасшедшей мольбы взгляды? А Конноры уже пустились с упоением играть в новую прикольную игру – «Прости-меня-я-перед-тобой-так-виноват-а-теперь-признайся-и-ты-в-какой-нибудь-сделанной-мне-гадости». Мерные, тяжелые шаги виолончели сменяются ублаготворяющим скрипичным консонансом, Коулмэн и Вэлин за завтраком под пенье птичек так же преувеличенно ухаживают друг за другом, покаянно прижимают к груди руки… А потом оказывается, что есть вещи, которые друг другу простить все-таки нельзя. Так ломается Коулмэн на давней любви к девушке, так ломается Вэлин на давней привязанности к собаке. И пошли в ход ножи, ружья, проклятья, угрозы, шаткие перемирия – и снова угрозы… И нет ничего нового под солнцем. И снова вступает в свои права виолончель.
    …Странное дело: в финале, когда остались только раздолбанный после очередного «братского разговора» дом и голос говорящего словами своего последнего письма отца Уэлша – не дрогнуло сердце. Почему так? Хотел ли режиссер известной доли отстраненности зрителя от действия или тут сработали мои личные «микроскопные» ассоциации? С одной стороны, сценография спектакля предельно насыщена предметами, бытийна, как бытийны по своей энергетике актеры: мебель, посуда, картинки на стенах – все запущенное, старое, «говорящее». С другой – разве абсурдная ситуация, коих в спектакле было ой как много, не предполагает сама по себе взгляда несколько «сбоку», извне? Получается, опять сочетание несочетаемого. Опять парадокс. Опять МакДонах.
    …А знаете, на этих, подмикроскопных, иногда все-таки что-то влияет: свет, там, тепло, состав окружающей среды. И если влиять достаточно долго (этак пару сотен тысяч лет), может, и пробудится в них то самое «что-то еще». Или это я просто так себя утешаю?..

ЮЛИЯ АСТРАХАН