| |
METOD
С РЕЖИССЕРОМ НИКИТОЙ КУДРЯВЦЕВЫМ беседовала журналист Анна Дулевская, фото Юлии Калитиной
Д.А.: Как утверждал Антуан де Сент-Экзюпери, все мы родом из детства.
Никита, мне очень понравилось Ваше высказывание о том, что в детстве мы бессмертны, ближе к Богу. Слова эти резонируют со строками стихотворения О.Э. Мандельштама:
"...Мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
Еще обиду тянет с блюдца
Невыспавшееся дитя,
А мне уж не на кого дуться,
И я один на всех путях..."
Никита, какими яркими воспоминаниями из детства Вы можете поделиться?
К.Н.: Все детство я провел в Астрахани. Что такое Астрахань? Зимы практически нет, максимум минус три, в основном плюс один, плюс два. Новый год в резиновых сапогах, петарды вставляешь в грязь. Зато очень рано приходила весна, мы тут же отправлялись на рыбалку, садились на велосипеды. Рыбы было много. Встаешь в половину пятого утра, еще темно. Собираешься, в предвкушении, тебя аж подтрясывает чуть-чуть. Выходишь на улицу, никого нет совершенно, только Тимка-друг. Вот вы с ним идете, подходите к Волге, там тоже никого нет. Какой-то шум моторной лодки. Вода теплая, солнце еще где-то там, и ты заходишь в эту воду по колено, закидываешь удочку и ждешь. И чувствуешь.
Про детство можно говорить бесконечно. Потом я футболом занимался - страстно.
Важно, что? Важно, что детство мое прошло там, где должно проходить идеальное детство - на улице, на островах, на велосипедах, на моторных лодках. Степь, верблюды, лотосные поля, Волга, огромная рыба, розовые фламинго… Красота.
В детстве и правда все самое интересное происходит. Детство питает человека всю жизнь, хочет он того или нет. А творческого человека тем более!
Потом человек растет, набирается опыта, набивает шишки и учится их избегать, начинает много думать и мало чувствовать и все… конец детству, конец бесконечному творчеству. Потому детство от того так и врезается в нас и от того так прекрасно, что это бесконечное каждодневное созидание. Ребенок же всегда все делает как в первый раз и в последний! В детстве ты на все смотришь с некоторым восхищением, удивлением. Ты маленький, а мир большой!
Все эти «детские» вещи необходимы в театре, да и вообще любому творческому человеку. Мы чем старше становимся, тем меньше реагируем на все, что происходит.
Вот, например, подходя на остановку трамвайную возле Депо, где сейчас живу в Орле, уже четыре дня подряд наблюдаю, что лежит собака. Не знаю, умирает она, или просто голодная, больная... На земле, где лед и снег, ей подстилку уже кто-то подстелил, и она там четыре дня лежит. Вот я думаю, если бы я был ребенком, как бы я на это реагировал? Как я реагирую сейчас, и как реагируют люди, которые эту собаку не замечают? Я вижу, что чем мы становимся взрослее, тем больше пропускаем какие-то важнейшие вещи, которые лежат на самой поверхности, самые простые, человечные, настоящие. Или я думал: почему дети смеются над какими-то дядями и тётями, отчего они это делают? А очень просто: потому что дети видят несоответствие, видят маски, которыми этот дядя прикрыл свое истинное лицо! Дети, как в цирке, смотрят на людей, потому что они все в масках для детей, а человек, открытый ребенку, начинает сразу нравиться, потому что он такой же как ребенок, он очень живо на все реагирует и всему дивится. В этом смысле актеру полезно наблюдать за детьми. Как говорят, на сцене невозможно ребенка переиграть и животное. Как правило, последнее время в театрах очень предсказуемые работы актерские или спектакли. Мне хочется живого чего-то.
Д.А.: Расскажите, как в Москву приехали. Почему именно Таганка, а не «Европейский театр» Додина, например?
К.Н.: А почему не в «Современник», или «БДТ»? Провиденье! Таганка странно, на самом деле, получилась. Не собирался, не хотел, пошел просто так, легко и беззаботно - взяли!
Д.А.: Вы ведь Лермонтова ставите в Лиможской академии? Расскажите об этом сотрудничестве. На каком языке читается текст, и как работается с таким непростым форматом как русский роман, кто его адаптировал?
К.Н.: Работа началась в рамках магистратуры МХТа. Три человека с курса отправили во Францию для работы с иностранными студентами. Лермонтов был обязательным автором, ну а там кто что хочет выбирал. Мне сразу захотелось взяться за «Героя нашего времени», потому что мне этот материал кажется очень и очень актуальным сегодня. Конечно, роман очень емкий, а времени у меня было немного, поэтому я взял одну главу, которая, на мой взгляд, самая важная, квинтэссенция всего, что в романе происходит – это «Княжна Мэри». Над текстом работал я сам. Над русским его вариантом. Спектакль на французском языке. Мне в этом плане повезло немного больше, чем моим однокурсникам, которые репетировали на английском, на языке жестов и так далее, так как я знаю язык. Спасибо моему мастеру Антону Валерьевичу Кузнецову, который со второго курса возил нас с курсом работать во Францию, каждый год.
Репетировали почти два месяца, и только, что называется, «пощупали» материал. В принципе, за два месяца можно поставить спектакль. Но условия таковы, что ты работаешь с иностранными артистами, что они не знают кто такой Лермонтов, не знают историю отношений с Кавказом, не очень понимают логику поступков героев. Мы говорили про Лермонтова, кто такой сейчас «герой нашего времени», кто такой тогда был «герой нашего времени», то есть у нас с ними какой-то начал строиться диалог. Интернациональный. Для меня было важно не только поставить этот спектакль, но и заразить актеров Лермонтовым, чтоб поняли они немного русскую душу, поэтому мы читали стихи, говорили, думали. И, наверное, в мае, в Москве будет продолжение, мне придется за месяц восстановить, собрать постановку.
Мне очень нравится, как работают французские артисты, студенты. Они бросаются в бой сразу. У нас привыкли сначала очень долго «чесать голову» и оправдывать линию поведения героя, нас какой-то системе учили, которой в принципе, на мой взгляд, нет, а там ребята не избалованны Станиславским, поэтому они бросаются сразу в атаку, и иногда это приводит к очень хорошим результатам.
Д.А.: А это будут показывать в Центре им. Вс. Мейерхольда?
К.Н.: Да, это будут показывать в ЦИМе. А потом, где-то в конце мая, должны повезти спектакль в село Тарханы, где прошли детские и отроческие годы поэта. Там есть его музей, и есть сцена. В следующем году будет как раз юбилей, двухсотлетие Лермонтова.
Д.А.: Никита, расскажите, пожалуйста, а что такое Центр им. Вс. Мейерхольда - открытая творческая площадка, лаборатория или это еще какая-то форма существования театра? Каковы его задачи и цели?
К.Н.: Центр Мейрхольда, это международная творческая площадка, которая замысливалась, как некое окно в Европу. В то время как наш репертуарный театр стал «закисать» по множеству всем известных причин, это место должно было стать альтернативой. Сейчас альтернатив много - это и фестивали, и «Театр Наций», «Практика» и многое другое, но на базе Центра существует Режиссерская Магистратура, «новая театральная кровь», как нас называли, Школа Театрального Лидера, которая готовит молодых специалистов театра нового формата - директоров, художников, продюсеров. Так что Центр Мейерхольда остается и сценической площадкой, и театральной лабораторией.
Д.А.: А какие театральные и режиссерские работы Вас тронули, впечатлили как зрителя больше всего?
К.Н.: Самое крутое, что я видел за последнее время, это «(А)поллония» Кшиштофа Варликовского. Его привозили на «Золотую маску - 2011», в Театр Армии. Зрителей посадили на сцену. Большой такой был павильон со светом как на стадионе. Экраны висят, видно крупные планы, людей показывают. Артисты существуют очень интересно. Чем меня это поразило: Варликовский взял древнегреческие мифы, плюс Кафку и плюс какие-то документальные бумаги, послевоенные, военные, о репрессиях. Тема очень сильная – депрессия, послевоенный синдром. Не знаю, это не театр, наверное, это сеанс психологический. Зрителю некомфортно, развлекать его никто не собирается. Сразу какой-то протест возникает… значит идет диалог со зрителем. Меня это задело сильно, до глубины души и потрясло, и я испытал чувство, которое «катарсис» называется. Еще один спектакль похожее впечатление произвел - «Чайка», которую поставил Юрий Бутусов в «Сатириконе» год назад. Сходите, посмотрите, если будет возможность. Сейчас принцип такой: НЕ ЧТО и ПРО ЧТО, а КАК. В этих спектаклях показаны метания, поиски режиссера в нынешнем постмодернистском театральном пространстве. У меня свое отношение к современному искусству. Это – вседозволенность, что угодно можно представить как объект искусства… Сейчас модно наставить экранов, проекторов: вот тут будет проекция, здесь у нас странные голоса будут, музыка, которая бьет по ушам…Смотрите, вот я какой спектакль вам покажу!А можно взять пьесу Чехова и сцены все сыграть в нескольких вариациях. Как в музыке - идет тема и вариация, тема и вариация. Вот Юрий Бутусов одну и ту же сцену показывает в разных вариантах, в разных жанрах: трагедию, затем буффонаду, цирк, гротеск, а последний вариант – они просто сидят, друг на друга смотрят и говорят текст. И этот вариант – самый крутой, на мой взгляд, оказался, когда ты видишь вот это многообразие и понимаешь, что мы стремительно уходим от искренности какой-то в театре. Привыкли что-то объяснять, играть, путать театр с развлекательной программой. Бутусов в этой «Чайке» показал, что можно так, а можно и эдак, но в итоге останется то, что есть два человека и между ними что-то происходит, а все остальное – это уже какие-то придумки. Режиссер пытается понять, куда мы вообще идем, что нам делать… В наше время мы привыкли над всем иронизировать, услышав от человека какую-то искренность, думать, что он чересчур сентиментален.
Так вот эти режиссеры, стараются зрителей втянуть в процесс осмысления и сопереживания. Не просто на зрителя играть, развлекая его, а втянуть, приобщить, чтобы ему было больно, или чтобы ему было неловко, или чтобы он покраснел, или чтобы он смеялся, чтобы зрители были соучастниками процесса. И оба спектакля по пять часов идут. Я с удовольствием смотрел.
Сейчас мы с артистами «Свободного пространства» репетируем «Метод Гронхольма», и понимаем, что можно десять вариантов сделать одной и той же сцены. Главное понять, где наш вариант, что мы хотим сказать. Важно то, ЧТО мы хотим сказать, а не КАК. И чтобы все были включены в процесс. Как в футболе - у одного мяч, он бежит, играет, а у остальных нет мяча, они же не стоят на поле. Все бегают, даже если у тебя мяча нет… ты ищешь, ты в поиске…
Д.А.: Никита, а что Вы читаете, какая литература Вам близка? Кто Ваши любимые авторы? И кто из современных писателей Вам интересен?
К.Н.: На данный момент читаю Монтеня. Про любимых своих авторов я скажу так: это Пушкин, Достоевский, Чехов, Кафка - это, наверное, мои любимые авторы. Я могу и Хемингуэя почитать, Мопассана. Это зависит, как правило, от периода жизни. Того же Достоевского можно просто бесконечно открывать для себя. Мне нравится Пелевин, Прилепин, Улицкую можно почитать, Токареву… Я, честно сказать, очень люблю поэзию. И мне, естественно, все поэты Серебряного века очень нравятся. Все. Мне очень нравятся ОБЕРИУты. Я хотел бы поставить спектакль по Введенскому, например. Мне близок Хлебников Велимир, поскольку он тоже земляк, и я его очень понимаю. Очень.
Люблю автобиографии, документы, письма, переписку, личные факты.
Д.А.: А как на Ваш взгляд обстоят дела с отечественной современной драматургией? Наши проблемы такие же, как и везде, или все же есть какая-то особая русская специфика, о которой нужно говорить более конкретно, как это делают, например, в Театр.doc?
К.Н.: Если говорить про современную драматургию, вообще мало что привлекает. Что касается «новой драмы», этого течения «доковского», я как-то отношусь к ним… постольку-поскольку. Ну, вот есть они и есть. Просто тут такая грань серьезная очень между искусством, публицистикой, семечками на лавочке и «у нас все плохо в стране». Мы кричим, что у нас все плохо, а что плохо - не понятно, т.е. не может никто объяснить. Может, я не прав. Может, я чего-то сам не поймал, недопонял. Но, я вот делал спектакль, дипломную работу, по Вадиму Леванову, у него пьесы есть хорошие. «Выглядки» про двух детей, которых родители оставили в доме. Мать алкоголичка, отца вообще там нет. И она куда-то пропала, не знаю, замерзла, умерла, что там с ней случилось. И вот дети дома. А дом там такой странный, просто один диван развалившийся. И вот они вдвоем день, два, три, четыре. У них ничего ни жрать нет, у них ничего нет. И они как бы вспоминают жизнь свою. Одному четыре что-ли или пять, а другому семь. Два брата. И вот они пытаются хорошо о своей маме отзываться. Вот Леванов. Царство ему небесное… я просто его знал лично…
Когда сюда из Франции приезжал мой мастер, Антон Валерьевич, сказал, что здесь мы чуть-чуть отстаем от Европы. У нас очень мало, например, переводов хорошей литературы. Это так же и театра касается. Например, имена такие как Пина Бауш, Джозеф Надж, Варликовский Кшиштоф - там они уже классики, а здесь их мало кто знает.
Д.А.: Почему? Вот, Роман Виктюк поставил спектакль, посвященный Пине Бауш. Просто, возможно это не для всех, не всем интересно? Может быть в этом проблема, что по телевидению для массовой аудитории сливают что-то непотребное, и люди смиренно едят эту кашу?
К.Н.: Да я к тому, что у нас в стране может быть и всем нравится, но у меня есть такая позиция, что мы очень мало посвящаем времени культуре, внутреннему стержню, вере. Раньше была идея. В советское время люди держались за что-то. Вот, посмотри кино какое-нибудь - все там нормально было, сила была какая-то, а сейчас - слабость. Сейчас мы отворачиваемся. Первое мое знакомство с метро: дедушка заходит, ему ногу зажало. Пытается выбираться, а люди сидят в книжках, в электронных книжках, никто друг на друга не смотрит. А он ничего не может сказать, он в шоке, думает, что сейчас вытащат ЛЮДИ, спасут. А мы… отворачиваемся, мы какие-то вещи пропускаем мимо себя. Особенно это чувствуется в большом городе, в мегаполисе.
Сейчас большая интернет-зависимость у нас у всех. Пишем всякую дрянь друг другу. Sms-ки какие-то непонятные, какие-то смайлики, чего-то там, то есть настолько упрощаем, сокращаем все. А раньше у людей была переписка. Как же интересно, эти письма человеческие читать! Пустяки никакие не будешь писать в переписке. Будешь писать только важное, сущностное, что накопилось. И по письму тоже понятно, что за письмо, откуда, что этот человек в это время чувствовал. Сейчас, не дай Бог, отключат интернет или телефон, сотовая связь пропала, и все - паника у людей.
Д.А.: В «Свободном пространстве» Вы ставите «Метод Гронхольма». В какой момент Вы поняли, что хотите поставить на сцене пьесу испанца Жорди Гальсерана?
К.Н.: С Александром Алексеевичем Михайловым мы вели переговоры, и он у меня спросил, почему я хочу сюда приехать, почему я в Москве не работаю. Я ему ответил, что работаю в Москве, у меня там есть проект, но дело в том, что там очень трудно собрать артистов. В Москве все ребята снимаются в сериалах, в кино, рекламах, халтура, подработка, и очень трудно сделать расписание, жесткий график, потому что я собираю «наемников» из разных театров. Чтобы сразу создать свой отряд нужно очень сильно попотеть, чтобы они были твои единомышленники, чтобы не быть «просто театриком каким-то»… И я честно сказал Александру Алексеевичу, что есть в Москве такая проблема. А здесь - репертуарный театр, люди на работу приходят по расписанию, здесь можно плодотворно работать. Я сначала предложил пьесу немецкую. Называется она «По имени Господин». Есть такой драматург Филипп Лёле. Ему сейчас тридцать лет, он немец, очень талантливый, современный продолжатель Брехта. У него шикарная есть пьеса про нынешние отношения человека с «обществом потребления», который открытыми глазами все видит и не принимает. Пьеса любопытная, но тема не до конца раскрыта, пьеса не целостная, ее интересно можно сделать как куски, фрагменты из жизни. Я ее предложил Александру Алексеевичу, ему пьеса понравилась, и он спросил, читал ли я «Метод Гронхольма». Я, конечно, уже был знаком с этим материалом, но перечитал этим же днем. Сильная пьеса. И мне она так понравилась, что я согласился попробовать.
|
|
