Перед теми, кто познакомился с пьесой уральского драматурга Олега Богаева «Марьино поле» и решился поставить ее на сцене, сразу же возникнет вопрос: какой жанр избрать? Если создать спектакль по канонам реалистической драмы, возникнут проблемы с решением эпизодов фантастического характера, намеченных с определенной долей условности. Если ставить гротесковую комедию, в ее рамки не уложится та лирика и ностальгия, которую закладывал автор, создавая образы столетних вдов, решившихся через много лет после окончания Великой Отечественной, отправиться в фантастическое и рискованное путешествие на встречу с якобы воскресшими мужьями-фронтовиками. Сам Олег Богаев никак не обозначил жанровых границ: «пьеса в двух действиях». Значит, постановщики вольны в своем выборе жанра?
    В Орловском театре для детей и юношества «Свободное пространство» режиссер, заслуженный деятель искусств России Александр Михайлов, работая над спектаклем, решил, что новая постановка явится перед зрителем в виде «народного сказа», куда самым естественным образом впишутся, как лирико-ностальгические, так и сказочно-фантастические реалии пьесы. И он оказался прав. Спектакль получился поэтичный и трепетный в своей ностальгической сути. В первую очередь благодаря трем исполнительницам: заслуженной артистки России Ноны Исаевой (Маша Иванова), Ларисы Леменковой (Серафима) и Татьяны Шмелевой (Прасковья). Они не просто органичны и искренни. Они реально узнаваемы, эти столетние бабули, в длинных сарафанах и платочках -- переживают давние конфликты, будто бы возникшие вчера. Актрисы не переигрывают в интонации, не утрируют пластический рисунок. ь . Стиль их игры легок, непринужден. Смотришь, и веришь тому, что подобных женщин и сегодня можно встретить в заброшенной российской деревеньке, где в ветхих избушках, доживают свой век всеми забытые вдовы. А вот и избушки на сцене – приютились на крыльях журавлей, летящих над зеленым полотном сценического «марьиного поля» к голубому «небу» на заднике. Поэтичное оформление сцены днепропетровского художником-сценографом Ивана Шулыком гармонично сопрягается с нежной музыкой, написанной специально к спектаклю московским композитором Станиславом Курбацким и поэтическими посылами самой пьесы. Зримо воплотить на сцене условности народного сказа помогает, например, деревянный деревенский стол: поставить его на попа, и выйдет гроб, куда укладывается собравшаяся помереть бабушка. Условная «телега» движется по сцене так, что реально ощущается невидимая корова, которую запрягли и погоняют старухи-путешественницы. Музыкально- сценографическая поэтика оттеняет и дополняет «интонационную партитуру» диалогов трех старых женщин, создавая на сцене многозвучную полифонию чувств и актерских красок.
    И полифония эта вступает в полное согласие с теми сценами, где Маша, Серафима и Прасковья становятся жертвами привидевшейся ими «нечистой силы». Гаишник в карикатурной маске Лаврентия Берии (Михаил Артемьев) «арестовывает» старух и ведет ее к «кремлевским елкам», где за столом-эшафотом, восседает, приспустив штаны, как в туалете , при полном маршальском параде Сталин (такая же карикатурная маска на лице артиста Николая Рожкова). Под патриотическую песню генерала-адъютанта и зажигательный кавказских танец горских джигитов, вождь народов «приговаривает» бабок к расстрелу. «Приговор» должны привести в исполнение Саша с Уралмаша и Аркаша (Сергей Козлов и Ростислав Билык), герои любимого в сороковые годы фильма «Два бойца». Зажигается киноэкран, и на старой кинопленке Марк Бернес исполняет «Шаланды полные кефали», как бы «подпевая» актерам на сцене, чьи персонажи в солдатских касках и плащ-палатках решили не расстреливать бабушек, а помочь им в их фантастическом путешествии к станции, где должна бы состояться «встреча» с погибшими мужьями. Из темного круга старого репродуктора возникает лицо диктора «Левитана» (Олег Семичев), который «извиняется» перед вдовами, убеждая их, что фронтовые похоронки, присланные им в годы войны, ошибочны. А вот Гриб (Александр Сапожников), наоборот, говорит странницам правду. Их мужья погибли, а многие выжившие превратились в «грибов», безногих и безруких калек. Режиссер вместе с молодым исполнителем нашли для Гриба особо доверительную интонацию. Он разговаривает с женщинами не как сказочный леший. Просто, реалистично доносит до своих собеседниц-путешественниц трагические истины.
    Эмоциональная наполненность, искренность всех исполнителей, сердечная атмосфера, которой пронизан весь спектакль, сделали свое дело. Никто не возмущался ожившими на сцене карикатурами на Сталина или маршала Жукова, который на белом бутафорском коне въезжал на сцену, поторапливая старушек быстрее присоединиться к Параду Победы. Никто не подвергал сомнению право театра на свою интерпретацию событий далекого прошлого. И молодые зрители, и люди старшего поколения раскрыли свои сердца навстречу сценическому народному сказу о горьком вдовстве жен фронтовиков.
    Избранный режиссером жанр и адекватные ему постановочные приемы (сочетание быта, романтической поэтики и так называемого «постмодернизма» фантастических эпизодов) углубили и расширили содержание богаевской пьесы. Наверное, так и хотел екатеринбургский автор – дать импульс режиссерской фантазии?
    Финал спектакля: после того, как Смерть-почтальон в белой форме связистки (Валерия Жилина) «дарит» одной из героинь еще сто лет жизни, вновь зажигается экран. Реальные лица людей, погибших в борьбе с фашистами, возникают на фотографиях -- чистые, суровые, родные лица погибших солдат (это придумано не драматургом, а постановщиком). Лица эти трудно забыть. Они всегда с нами. Они, как и прежде, дороги и любимы. И, наверное, именно поэтому на глазах зрителей одна из старожилов «марьина поля», сбрасывая вдовьи одеяния, вновь «превращается» в молодую девушку с длинной косой. Подаренная Смертью-почтальоном вторая юность столетней героини возрождается к новой жизни под пронзительную музыку вальса в жизнеутверждающем танце любви и молодости.


ВИКТОР ЕВГРАФОВ.