Сайт газеты "Орловский вестник", 28 декабря 2010 г.


ИНОГДА ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ...


    Второе пришествие статуи командора на сцену театра «Свободное пространство», а также новое расследование дела об отравлении господина Моцарта.?

    «В интонации слово непосредственно соприкасается с жизнью».
                                                          Михаил Бахтин

    Труднее всего понять то, что всем известно. Сложнее всего сказать то, что все уже слышали. Не раз. Не два. Ну-ка, все вместе: три-четыре! –

    Как мысли черные к тебе придут,
    Откупори шампанского бутылку
    Иль перечти «Женитьбу Фигаро»…

    Иль перечти «Моцарта и Сальери», где дан этот рецепт от депрессии.
    Пушкин, как известно, наше всё; причем упор в идиоме не на всё, а на наше. Нам кажется, что мы помним Пушкина. Поэтому перечитывать не обязательно. Во вторичном обращении театра «Свободное пространство» к «Маленьким трагедиям» нет ничего обязательного, да и хрестоматийного мало. Есть вольность и дерзость. Что может вызвать возражения строгого ревнителя литературных приличий, но самого классика позабавило бы наверняка. Театр начинается с афиши. Программа спектакля (дизайн Ольги Муратовой) задает тон: поверх канонического портрета (кисти Кипренского) Пушкин небрежно начертал свой иронический абрис (граффити) и расписался в этой шалости…
    Пушкинский текст не читки требует с актера, а радикального отказа от декламации. Концепция режиссера предполагает свое прочтение; актер, интонируя речь относительно риторического строя, вдруг поворачивает общий смысл фразы так, что в глубине ее проступает нечто иное, невыразимое в буквальном значении слов. Интонация – интуиция артиста в постижении скрытого смысла. Слово, освобожденное от наслоений банальности, возвращается к жизни.
    Перепостановка Геннадия Тростянецкого, режиссера экстра-класса, – авторский римейк спектакля 1999 года, созданного к двухсотлетнему юбилею классика. Тот спектакль стал легендой. Энергетическим генератором действа был харизматический артист Владислав Трахтенберг, сыгравший тогда одну из лучших своих ролей. Образы, сотворенные актерами театра и сохраненные в памяти зрителей, кажутся в ретроспективе непревзойденными образцами высокого искусства. Иногда они возвращаются – как мимолетные виденья, составляющие мистическую суть театра… Но повторить чудо невозможно, как нельзя дважды ступить в одну реку. Во вторичной ставке на счастливый номер шансов на удачу вчетверо меньше. Но соблазн велик: кто не рискует…
    Кто не рискует, тот не творит. Стратегия Александра Михайлова как главного режиссера в том, чтобы периодически подвергать театр эстетическому риску. Устоявшаяся система сложившихся представлений вводит труппу в сомнамбулический транс, а зрителей в классическую скуку. Искусство – каждый раз ожидаемая заново неожиданность. Плохо, когда замысел художника не понятен публике. Но еще хуже, когда всем понятно, что никакого замысла нет. Уж лучше просчет и провал, чем верный расчет на проверенные алгеброй методы успеха. В момент удачно спровоцированного кризиса кончается ремесло и начинается искусство.
    Как в данном случае. Надо оговорить, что в этот раз, в отличие от предыдущего, Тростянецкий поставил только две пьесы из пушкинской тетралогии. (Будем считать, что еще две он нам задолжал). Одна восстановлена, другая переиграна заново.
    «Каменный гость» в новой интерпретации Геннадия Тростянецкого похож на сеанс разоблачения черной магии: мрачного очарования мужского шовинизма. Тростянецкий нещадно вытравил из образа романтизм; его Дон Гуан по утрированному рисунку роли не сердцеед, а сердцедер; прототип его амплуа не первый любовник классической мелодрамы, а Капитан, брутальный персонаж из комедии дель арте – хам и бахвал, настырный и трусоватый. Можно лишь посочувствовать Михаилу Артемьеву, вынужденному играть в таких неблагоприятных обстоятельствах, поперек зрительских ожиданий. Актер выдержал характер. Раскрутив маховик сквозного действия при мощной поддержке Лепорелло: Валерий Лагоша в этой роли широко раскрыл зрелищные ресурсы трагифарса. Очень удачно сыграли свое Лидия Пономарева (Лаура) и Анастасия Беккер (Донна Анна): немножко шаржировано (от жесткой концепции) и грациозно (от женской сущности). Аллергия на гламур, а через нее – ностальгия по настоящему…
    Развенчивать идолов и развеивать иллюзии – это заведомо убыточное предприятие. Моральная (а не метафизическая – в финале) смерть героя, представленная на сцене, вызывает разочарование прекрасного пола и раздражение сильного. Видимо, эта часть спектакля будет подвергнута критическому остракизму; вероятно, режиссер шел на это сознательно. Оправдался ли его творческий замысел? Как сказать… Но во всяком случае эксперимент удался. Такое прочтение сюжета вызывает если не согласие, то уважение. Спектакль-палимпсест: сквозь классический пушкинский текст проступает первичная структура старого моралитэ. Фаблио об опасной и постыдной тайне бессердечности.
    «Моцарт и Сальери», безусловный шедевр режиссера и театра, возобновлен в параметрах первой премьеры. И правильно. Если бы мне довелось какому наивному невежде объяснять, что такое театр, я бы показал ему это обыкновенное чудо: вот! В одной текучей мизансцене раскрывается во всю глубину драма человеческих отношений. Колдовское действо: синтез грации и гротеска, сплав коварства и любви, контрапункт слова и жеста. Словно оживает для лицедейства фарфоровая композиция в стиле рококо. Персонажи комедии дель арте, меланхолический Пьеро и холерический Арлекин, поочередно вмещают в себя гений и злодейство. Страх и трепет пронизывают ход действия, и на наших глазах напряжение таинственной страсти рушит хрупкий человеческий фарфор. Инновационным ходом Тростянецкого стало претворение внутреннего конфликта в сценического персонажа, олицетворение черной зависти (Лариса Леменкова). Такая дьявольская травестия евангельского обетования: где двое соберутся во имя мое, там и я с ними…
    Десять лет назад Сальери был Игорь Черкашин; теперь эта незавидная доля и выигрышная роль стала творческой удачей Сергея Козлова. А Моцарт… я уже не могу представить его иным, чем он рожден, тогда и теперь, воображением Риты Рыжиковой. Словно музыка Моцарта через тончайшую и точнейшую интонацию роли вошла в стихи Пушкина, чтобы явить воскресение высшего смысла. Наверное, ей было несложно это сделать, потому что ее талант им сродни. Что нельзя передать в описании, но надо назвать в числе достоинств, это плотная пластика спектакля. Экспрессивная сарабанда первого акта и напряженный менуэт второго держат через антракт динамику сквозного действия. Риторика тела и поэтика слова вызывают согласованный резонанс зала.
    Сценография спектакля (Ольга Резниченко) удивительна: максимальный минимализм. Ну ничегошеньки лишнего! Черные кулисы, как сгущающаяся вокруг тьма, и в этой мрачной раме сменяются невесть как навеянные живописные ассоциации: Веласкес и Сурбаран, Ватто и Буше.
    И по-моцартовски прекрасен последний аккорд спектакля: в колонне света кружится снег, и погубленный гений уходит из времени в вечность. Но сквозь невысказанные слезы пузырьками шампанского в сердце возникают веселые нотки сумасбродной надежды. Иногда они возвращаются…


ВЛАДИМИР ЕРМАКОВ.